Рональд Лэнг — Расколотое "Я"

Под видом групповой преданности, братства и любви вводится этика, основой которой является мое право предоставить другому защиту от моего насилия, если он мне предан, и ожидать его защиты от его насилия, если я предан ему, и моя обязанность устрашать его угрозой насилия с моей стороны, если он не останется преданным.

Пусть не будет никаких иллюзий насчет братства людей. Мой брат настолько же дорогой мне, насколько я дорог сам себе, мой близнец, мой двойник, моя плоть и кровь - может быть как солинчевателем, так и сомучеником, и в любом случае он, вероятно, примет смерть из моих рук, если решится посмотреть на ситуацию по-иному.

Братство людей вызывается к жизни отдельными людьми в зависимости от обстоятельств, в которых они находятся. Но очень редко оно распространяется на всех людей. Во имя нашей свободы и нашего братства мы готовы взорвать другую половину человечества и быть взорванными в свою очередь.

Хорошо известно, что состояние временного отделения "я" от тела переживают и нормальные люди. В основном можно сказать, что это является реакцией, доступной большинству людей, обнаруживающих себя заключенными в некое пугающее переживание, из которого не существует пути физического побега. Узники концентрационных лагерей пытались ощущать себя таким образом, поскольку лагерь не предполагает никакого возможного пути оттуда - как в пространственном смысле, так и в конце определенного промежутка времени. Единственным путем оттуда являлся психический уход в собственное "я" и выход из тела.

Данное разъединение характерным образом связано с такими мыслями, как "Это похоже на сон", "Это кажется нереальным", "Не могу поверить, что это
правда", "Кажется, меня ничто не трогает", "Ничего не могу понять", "Это происходит не со мной", то есть с чувством отстраненности и дереализации.
Тело может продолжать действовать внешне нормальным образом, но внутренне ощущается, что оно действует само по себе, автоматически.

Мы переживаем объекты нашего переживания как находящиеся там, во внешнем мире. Источник нашего переживания, видимо, находится вне нас самих. При творческом переживании мы переживаем источник сотворенных образов, форм, звуков находящимся внутри нас, но по-прежнему за нашими пределами. Цвета исходят из источника до-света, самого по себе не зажженного, звуки - из тишины, образы - из бесформенного. Такой дообразный до-свет, такой до-звук, такая до-форма есть ничто, но, однако, это источник всего сотворенного.

Наше время отличается стремлением к управлению главным образом внешним миром и почти полным забвением мира внутреннего. Если оценивать эволюцию человечества в точки зрения знания о внешнем мире, то мы во многих отношениях прогрессируем. Если же нашу оценку производить с точки зрения внутреннего мира и единства внутреннего и внешнего, то вывод должен быть совсем иным.

С феноменологической точки зрения термины "внутренний" и "внешний" мало обоснованы. Во всей этой области человек сведен к чисто вербальным средствам: слова — просто палец, указывающий на луну. Одна из трудностей разговора об этих предметах сегодня заключается в том, что само существование внутренних реальностей поставлено под вопрос.

Под "внутренним" я подразумеваю способ видения внешнего мира и всех тех реальностей, что не обладают "внешним", "объективным" присутствием, — воображение, сновидения, фантазии, трансы, реальности созерцательных и медитативных состояний, реальности, о которых современный человек по большей части не имеет ни малейшего представления. (...)

Душевное здоровье сегодня, по-видимому, основывается главным образом на способности адаптироваться к внешнему миру — межличностному миру и сфере человеческих коллективов.
Так как внешний мир человека почти целиком и полностью отчужден от внутреннего, любое непосредственное личное знание о внутреннем мире уже рискованно.

Но поскольку общество, не зная об этом, жаждет внутреннего, требование к людям вызвать его "безопасным" образом, таким образом, который не должен восприниматься серьезно и т. д., ужасно — как в равной степени и противоположное. Неудивительно, что перечень художников, скажем, за последние сто пятьдесят лет потерпевших крушение на этих рифах, столь велик — Гельдерлин, Джон Клер, Рембо, Ван Гог, Ницше, Антонен Арто...

Выжившие обладали исключительными качествами — способностью к скрытности, лукавству, хитрости, то есть щепетильно реалистичной оценкой опасностей, которых они избежали, —опасностей не только духовных областей, в которых они побывали, но и ненависти своих собратьев по отношению к любому, кто оказался в такой переделке.

Давайте вылечим их. Поэта, путающего реальную женщину со своей Музой и действующего соответственно... Юношу, отплывающего на яхте в поисках Бога...

Внешнее, отлученное от какого-либо сияния внутреннего, находится во мраке. Мы живем в век тьмы. Состояние внешней тьмы есть состояние греха — то есть отчуждения, или отстранения, от внутреннего света.

Несходство во взглядах пробуждает нас и заставляет увидеть собственную точку зрения по контрасту с другой личностью, которая ее не разделяет. Но мы сопротивляемся подобным конфронтациям. История всевозможных ересей дает больше свидетельств, чем склонность к разрыву общения (отказу от общения) с теми, кто придерживается иных догм или мнений: она дает доказательства нашей нетерпимости к иным фундаментальным структурам переживания. (...)

По-видимому, как только определенные фундаментальные структуры переживания начинают разделяться с другими, они переживаются в качестве объективных сущностей. Затем такие овеществленные проекции нашей собственной свободы интроецируются. К тому времени, когда социологи начинают изучать такие проецированно-интроецированные овеществления, те уже принимают обличье вещей. Онтологически они не являются вещами. Но они становятся псевдовещами. (...) коллективные представления начинают переживаться как вещи, внешние по отношению к кому-либо. Они приобретают мощь и черты отдельных автономных реальностей со своим собственным образом жизни. Социальная норма может накладывать на всех тягостные обязательства, хотя некоторые люди ощущают ее как свою собственную.

Если индивидуум не может принять как само собой разумеющееся реальность, жизненность, автономию и индивидуальность самого себя и других, ему приходится измышлять собственные способы быть реальным, удерживая себя и других в живых, сохраняя свою индивидуальность, прилагая все усилия, как он часто будет это выражать, чтобы не дать себе потерять свое "я". То, что для большинства людей является обыденными происшествиями, которые едва ли замечаются по причине их незначительности, может стать глубоко значимым, поскольку оно либо поддерживает бытие индивидуума, либо угрожает ему небытием. Подобный индивидуум, для которого элементы мира приобретают или уже приобрели иную иерархию значимости, чем у обычной личности, начинает, как мы скажем, "жить в своем собственном мире" или уже живет там.

Однако неверно сказать, без осторожных оговорок, что он теряет "контакт с реальностью и уходит в себя. Внешние события уже не задевают его так же, как других: но это не означает, что они задевают его меньше; наоборот, зачастую они задевают его намного сильнее. Как правило, суть вовсе не в том, что он становится "безразличным" и "ушедшим в себя". Однако, может быть, мир его переживания становится миром, который он уже не может делить с остальными людьми.

Подобный шизоидный индивидуум в одном отношении пытается стать всемогущим, заключив внутри собственного бытия, без обращения к творческим взаимоотношениям с другими, образы взаимоотношений, требующие эффективного присутствия других людей и внешнего мира. Он хотел бы оказаться нереальным, невозможным образом для самого себя всеми личностями и вещами. Воображаемыми выгодами являются безопасность истинного "я", изолированность, а следовательно, свобода от других, самодостаточность и контроль. Действительные же невыгодные стороны, которые можно здесь упомянуть, состоят в том, что такой проект невозможен и, будучи ложной надеждой, ведет к постоянному отчаянию.

Деперсонализация является методом, повсеместно используемым в качестве средства общения с другим, когда он становится чересчур надоедливым или беспокоящим. Себе уже не позволяется реагировать на его чувства, и можно стать готовым рассматривать его и относиться к нему так, словно у него нет никаких чувств. Оба человека здесь стремятся ощущать себя более или менее деперсонализированными и стремятся деперсонализировать другого. Они постоянно боятся быть деперсонализированными другим. Акт превращения его в вещь для него действительно является окаменением. Перед лицом того факта, что с ним обращаются как с "вещью", его собственная субъективность может отхлынуть от него, будто кровь от лица. По существу, он требует постоянного подтверждения от других своего собственного существования в качестве личности.

Частичная деперсонализация других широко практикуется в повседневной жизни и считается нормальной, а то и весьма желательной. Большинство взаимоотношений основываются на тенденции к частичной деперсонализации, поскольку человек относится к другому не с точки зрения знания о том, кем тот может являться сам по себе, но фактически как к человекообразному роботу, играющему некую роль в большой машине, в которой он сам тоже может играть какую-то иную роль.

Принято лелеять если уж не реальность, то на худой конец иллюзию, что существует ограниченная сфера жизни, свободной от такой дегуманизации. Однако может статься, что именно в этой сфере ощущается самый большой риск, и онтологически неуверенная личность переживает этот риск в крайне сильной форме.

Риск состоит в следующем: если человек переживает другого как обладающего свободной волей, он беззащитен перед возможностью переживать самого себя как объект его переживания, и тем самым ощущение собственной субъективности исчезает. Человека пугает возможность стать не более чем вещью в мире другого, не обладающим собственной жизнью, собственным бытием. С точки зрения подобной тревоги сам акт переживания другого как личности ощущается как фактическое самоубийство.

Индивидуум ощущает, что, как и вакуум, он совершенно пуст. Но такая пустота есть именно он. Хотя в других случаях он стремится к тому, чтобы эта пустота заполнилась, он боится, что это, возможно, произойдет, поскольку он стал чувствовать, что все, чем он может быть, это жуткое ничто этого самого вакуума. Тогда любой "контакт" с реальностью переживается как страшная угроза, поскольку реальность, переживаемая с такой позиции, обязательно взрывоопасна и, как связь при поглощении, является сама по себе угрозой той индивидуальности, которой предположительно способен обладать индивидуум.

Реальность, как таковая, угрожающая поглощением или разрыванием, является преследователем. В сущности, мы все находимся лишь в двух-трех градусах Цельсия от переживания такого порядка. Случись даже легкий жар, и весь мир может обернуться преследующей, толкающей стороной.